На первом и втором этаже было темно, но мужчина уверенно поднимался по лестнице, будто знал наизусть все ступеньки. Лифт, как обычно, не работал, и это тоже его не удивляло.

Поднявшись на шестой этаж, мужчина остановился у деревянной двери, машинально потянулся к звонку, но тут же отдернул руку. Он полез в карман, достал связку ключей и уже собирался было открыть верхний замок, как вдруг его внимание привлекли печати. Он наклонился, рассматривая их, и тут за его спиной хлопнула дверь соседской квартиры.

– Иван?! – раздался голос соседки Валентины Георгиевны. – Это ты, что ли?!

Мужчина уронил ключи, и они с лязгом ударились о кафельный пол. Он посерел и схватился за косяк, ненароком содрав одну из бумажных печатей. Соседка выбежала на площадку и схватила его за рукав:

– Да ты чего?! Еще не хватало, чтобы и ты помер! Заходи к нам!

Валентина Георгиевна тащила мужчину к себе, а тот упорно не отпускал косяк своей квартиры. Единственное, что он мог произнести. – это какой-то странный звук, похожий на стон. Соседка ахнула:

– Господи, да ты пьян, что ли, совсем спился?!

Животное. Ей-богу! Только мычит!

Но от Ивана не пахло спиртным Она бесцеремонно заставила его дыхнуть и быстро в этом убедилась. Валентина Георгиевна все-таки впихнула его к себе в квартиру, провела на кухню и усадила за стол. Ее муж услышал шум и вышел взглянуть, кто это. Сам он весь день не покидал квартиры – лежал с тяжелым гриппом и даже ходил с трудом.

– Иван! – произнес он так, будто увидел привидение. – Ты уже знаешь?..

Он не успел договорить: жена быстро прижала палец к губам, показывая, чтобы муж молчал. Тот сориентировался, взглянул на Ивана и предложил выпить за встречу водки. Сам он лечился от гриппа медовухой – во всяком случае, он так называл это зверское питье Валентина Георгиевна готовила его так: на треть стакана наливала водки, на треть – кипятку и клала две столовые ложки меду. Все это тщательно размешивалось.

– Выпей, выпей, – ласково попросила Валентина Георгиевна. – Ну, можно немножко за встречу, а?

В другое время она бы ни за что не предложила ему водки. Но сейчас ей надо сказать ему о смерти жены и сына… Однако Корзухин неожиданно отказался от водки.

– Нет, – с трудом произнес Иван, и его качнуло на стуле.

Они смотрели, во что он превратился за те полгода, пока отсутствовал. Иван и раньше не отличался здоровым видом, но сейчас перед ними была какая-то тень прежнего человека. Впалые щеки, остановившийся взгляд, серая кожа… Появились залысины. Волосы сильно поседели и отросли почти до плеч. Вид был очень неопрятный, кроме того, Иван явно был серьезно болен. Валентина Георгиевна нерешительно взглянула на мужа, который как раз допивал медовуху, и начала:

– Ваня, что я тут должна тебе сказать… Ты только это.., мужайся, ладно? Знаешь, ведь тут у тебя не все в порядке. Ты ничего еще не слышал?

Тот молча смотрел на нее. В этом взгляде не было ничего – ни вопроса, ни удивления.

– Печати на квартире видел? – перебил Валентину Георгиевну муж.

Иван кивнул.

– Понял, что случилось?

Никакой реакции.

– Да помолчи ты! – прикрикнула на супруга Валентина Георгиевна. И мягко, осторожно сказала, что в его квартире сейчас пусто, никого нет. Катя и Артем…

– Умерли? – вдруг перебил ее Иван.

Валентина Георгиевна кивнула и неожиданно расплакалась. Она и сама не могла объяснить, почему расплакалась. То ли ей вспомнилась свадьба Кати и Ивана, то ли пришли на память Катя и Артем, какими они были в последние годы – голодные, больные, заброшенные, то ли ей стало жаль этого раздавленного жизнью, постаревшего человека, который принял такое страшное известие, можно сказать, равнодушно.

Муж бросился к ней и вывел в спальню. Вернувшись на кухню, он прикрыл за собой дверь и, уже не спрашивая, налил Ивану полстакана водки.

– Выпей, – повелительно сказал он. – Выпей, выпей, ничего, тебе надо. А я расскажу, что тут у нас случилось.

Иван взял стакан, понюхал и с грохотом опустил его на стол. Его лицо исказила мука, он сглотнул и прошептал:

– Не буду! Не могу!

– А, завязал? Может, зашился или что-то принимаешь?

Не дождавшись ответа, сосед сам приготовил себе еще одну порцию медовухи. Он пил ее весь день и к вечеру напивался в стельку.

– Твои умерли двадцать седьмого октября, – сдержанно сообщил он, протягивая Ивану сигареты.

Тот взял одну и закурил, бессмысленно глядя в стол. Слушает он или нет – невозможно было догадаться. Но соседа это не волновало. Он считал своим долгом рассказать Ивану, как погибли его жена и сын. И он это делал – обстоятельно, не упуская ни одной детали. Он рассказал и про то, что у Кати украли картину. Описал со слов жены воровку, посетовал, что вот какие времена, даже дамы в соболях и бриллиантах воруют. Что уж говорить о тех, кто победнее! Рассказал, что пожар удалось потушить в самом начале благодаря бдительности Вали, так что квартира Ивана, можно сказать, в прежнем виде.

Надо ему пойти к следователю и заявить о себе, мол, вернулся, чтобы сняли печати.

– Еще есть одна неприятная новость, – продолжал сосед, уже с трудом ворочая языком. – Тетку Катину тоже убили. Ее-то – вчера вечером. Весело мы тут живем, да?

– А ее за что? – глухо спросил Иван. Он пристально смотрел на пьяного соседа.

– Откуда я знаю за что? Обокрали. Все твои картинки украли. Все вынесли – подчистую.

Неожиданно Иван поднялся из-за стола. Не обращая внимания на крики соседа, вышел из квартиры, подошел к своей двери и сорвал все печати. Бумажки он бросил на пол. Сосед в панике восклицал:

– Квартира опечатана! Это же против закона!

– Это моя квартира, я имею право туда войти, – мрачно ответил Иван. Это была самая длинная фраза, которую он произнес за весь вечер.

Дверь за ним захлопнулась, сосед махнул рукой и вернулся к себе. Целый час они с женой обсуждали, как же им быть. Сообщить следователю, что Иван Корзухин вернулся? Пойти к Ивану, чтобы не оставлять его там одного? Мало ли что он может над собой сделать! Кончилось тем, что Валентина Георгиевна набрала номер его телефона. Иван почти сразу взял трубку, а услышав ее голос, коротко попросил оставить его в покое, так как он ложится спать. Женщина опустила трубку и растерянно пробормотала:

– Что за человек… Какой бесчувственный!

А человек, которого она обвиняла в бесчувствии, сидел в это время за расшатанным, испачканным масляной краской столом и плакал, не зажигая света. Он не всхлипывал, не причитал, не рвал на себе волосы. Слезы текли сами собой, он даже не замечал их, пока не дотронулся до щеки ладонью и не удивился, почему она мокрая. Света он так и не зажег. Но в квартире было не очень темно – над проспектом тянулись высоко подвешенные фонари, и их оранжевый свет достигал окон шестого этажа.

Мужчина ясно видел, как разорена и неуютна его квартира. В ней почти не осталось мебели, а то, что осталось, надо бы выбросить на помойку. Шторы на окнах распадутся в клочья – стоит только попытаться их задернуть. В углу валялся истоптанный до основы коврик – жалкий остаток прежнего уюта.

Иван помнил этот коврик. – когда он женился на Кате, коврик был совсем новенький. Он висел над Катиной кроватью, потом перекочевал на пол, рядом с кроватью. На нем играл маленький Артем – мать запрещала мальчику выползать за пределы коврика, боялась, что он простудится. И Артем послушно сидел на ковре, тихо двигал с места на место игрушки и беззвучно шевелил губами. Это был на удивление спокойный ребенок, болезненный, но вовсе не капризный. Вспомнив о сыне, мужчина ударил кулаком по столу, так что столешница оглушительно затрещала. Дерево совершенно рассохлось.

– Что же она сделала! – прошептал Иван, глядя куда-то в темный угол. – Как у нее рука поднялась!

Если бы знать, если бы она мне сразу сказала, что так будет!

Он встал и медленно прошел по комнатам, зажигая свет. Дольше всего он задержался на кухне, рассматривая закопченный потолок, прогоревший стол, груды мусора и рваных мокрых тряпок. Подошел к плите, чиркнул спичкой, открыл одну конфорку. Газа не было. Иван задумчиво глядел на конфорку, пока не вскрикнул – догоревшая спичка обожгла ему пальцы.